Всем штормам назло - Страница 22

Племянницы губернатора, вырвавшись из Смольного на свободу, наслаждались ею. Они были красивы, умны, образованны, постоянно окружены поклонниками. Притом, что никакого приданого за ними не числилось, недостатка в кавалерах, предлагавших руку и сердце, не было. Не устоял и Геннадий Иванович Невельской, остановившийся в Иркутске по пути в Петербург, куда его вызвали для объяснений.

37‑летний моряк, познакомившись с сестрами в доме Зарина, влюбился в Екатерину с первого взгляда. И немедленно сделал ей предложение. Получил отказ. Видимо, воображению девушки этот герой представлялся совсем другим: как говорится, высоким красавцем-принцем на белом коне. А «принц» оказался маленького роста, заикался, лицо его было покрыто оспинами, на голове – редкие рыжеватые волосы. По чести говоря, далеко не красавец. Зато глаза его будто загорались особенным светом, когда он говорил о сделанных им открытиях и планах освоения востока Сибири. В словах и манерах Невельского чувствовались внутренняя сила и уверенность.

Отказ был, конечно, ударом для капитан-лейтенанта, но он не привык отступать перед трудностями и был уверен, что своего добьется. Другие мысли беспокоили в тот момент сильнее: что ждет его в Петербурге? Чем обернется встреча с высшими чиновниками? Ему уже сообщили, что канцлер пообещал офицеру за самовольство матросскую рубаху.

К счастью для Невельского, царь, разобравшись в обстоятельствах дела, ограничился замечанием, а затем обласкал его, назначив начальником секретной Амурской экспедиции. Ему присвоили звание капитана второго, а через неделю – и первого ранга. Окрыленный доверием царя, Невельской поехал к новому месту службы, по пути, разумеется, не миновав Иркутска. На сей раз Екатерина не устояла.

Со свадьбой затягивать не стали: Невельской торопился попасть к месту службы до наступления зимы. Он планировал ехать на Амур один, а жену оставить в Иркутске в доме ее дяди. Обвенчались они 16 апреля 1851 года. И невеста категорически заявила: поедет вместе с мужем, что бы их ни ждало.

Супругу, который был старше почти вдвое, пришлось уступить.

Приданое невесты было нестандартным: меховые одежда и сапоги, мужского покроя одежда, белье из толстого холста и маски в виде колпаков из волосяной сетки для защиты от таежного гнуса. Через три недели после свадьбы, в сопровождении нескольких казаков и двух проводников, они тронулись в путь. Необычное свадебное путешествие началось. Вначале было действительно романтично: плыли на барже по реке Лене, редкой красоты пейзажи, восходы и закаты солнца, окрашивавшие в невообразимые цвета утесы и берега величавой сибирской реки, поросшие лесами, могли вдохновить любого художника. Что уж тут говорить о настроении счастливых молодоженов? Его омрачали лишь короткие стоянки вблизи редких деревушек. Екатерина увидела жизнь простых людей: убогие жилища, кишевшие насекомыми, беспросветную нужду, голод, лица, изуродованные сифилисом. Невельская раздавала оборванным детям и подросткам хлеб и мелочь, торопясь поскорее покинуть селение.

Окончательно романтика улетучилась, когда после водного путешествия пересели на лошадей. Путь лежал из Якутска по вьючной тропе, пышно названной Охотским трактом. Вот когда Екатерина поняла, что муж нисколько не преувеличивал, живописуя трудности пути. Действительность превзошла все, что рисовало ее воображение.

Обычно в день удавалось проехать не более 30 верст. Всю дорогу вязли в топких болотах, пробирались сквозь лесные чащи, карабкались по обледенелым за ночь скалам. Иногда тропа вела через глубокие пропасти или провалы, над которыми были перекинуты несколько бревен, изображавшие мост. Голова кружилась от одного взгляда вниз, когда лошадь осторожно ступала на ненадежный настил. Но страшнее всего был таежный гнус, доводивший и людей, и животных до исступления. Ни волосяные сетки, ни одежда не защищали от него. Тело нестерпимо болело от тысяч укусов, на веках и губах образовались волдыри. Во время стоянок приходилось не отходить от костров, дымом которых пропиталась вся одежда.

«Несмотря на все усилия над собой, бывают минуты, когда я ослабеваю и теряю всякое мужество, – писала Екатерина Ивановна сестре. – Однажды, например, нам пришлось переправляться вплавь через глубокую и быструю реку. Разразилась гроза, молния ослепляла нас, а сильные раскаты грома, которые эхо повторяло со всех сторон, отражаясь в горах Яблоневого хребта, пугали лошадей. Дождь лил как из ведра. Ледяная вода текла без удержу по лицу, по рукам, по ногам. Тропинка, по которой мы пробирались, была, кажется, опаснее всех других. Мы проезжали по горным плоскостям, то через ледники, где вязли в снегу, то спускались с крутых скал по голым, почти отвесным обрывам и пробирались по узким скользким дорожкам, загроможденным громадными каменными глыбами. Напуганная, иззябшая, с нетерпением ожидала я той минуты, когда, наконец, нам можно будет остановиться. На мое несчастье прошло немало времени, пока нашли место для отдыха. Оно оказалось под сводом скал, нависших над углублением. Наскоро устроили там палатку, и эта жалкая яма показалась мне раем, когда перед огнем я могла, наконец, просушить одежду и хоть немного обогреться».

Екатерина Ивановна была беременна, беременность проходила тяжело, при скудном выборе еды она почти ничего не могла есть. Но в течение всего каторжного пути ни разу не произнесла слова жалобы, ни разу первой не предложила сделать привал. Бывалые сибирские казаки поражались ее терпению и мужеству. Один лишь муж знал, каких физических и духовных усилий ей это стоило. С болью в сердце наблюдал он, как любимая Катя таяла на глазах.